По окончании речей публика длинной вереницей - почти как у Метерлинка - послушно поплелась за мэром и ее заместителем, чтобы внимательно обозреть две только что забетонированные лестницы, ведущие к лужайке с более высокого тротуара, и три скамейки, установленные накануне по ее периметру. Судя по заверениям мэра, это было только начало благоустройства полянки: в будущем на ней установят какую- нибудь скульптуру высокохудожественного свойства.
Смотреть на это проявление гражданской активности в микросрезе было невыносимо скучно. И в то же время невыносимо завидно.
По окончании церемонии мэр стала осторожно пробираться к одной из лестниц по раскисшей от ночного дождя лужайке, радушно кивая на ходу своим благодарным подопечным. Мой друг, пригласивший меня на церемонию ("Пошли со мной, это будет забавно"), представил меня даме и в шутку уточнил, что их скромная церемония удостоилась внимания московской прессы. Мэр дежурно улыбнулась, кивнула и пошла дальше.
Еще года два назад она обязательно спросила бы: "Вы действительно из России? Ну, как у вас там идут дела?"
В этот же день европейские министры иностранных дел срочно собрались в Люксембурге, чтобы урезонить Австрию, вознамерившуюся блокировать начало
переговоров с Турцией об условиях ее вступления в Европейский союз. В этот же день бельгийский министр иностранных дел прервал свое участие в этом заседании, чтобы отлучиться в Брюссель для встречи российского президента, залетевшего в Бельгию, чтобы открыть выставку "Русский авангард" и тут же улететь в Лондон на саммит Россия - Европейский союз. Но для сорока брюссельцев, собравшихся на своей любимой лужайке, все эти судьбоносные события представляли такой же интерес, как, скажем, итоги Первой мировой войны или разница между пекинским и шанхайским диалектами.
Как, впрочем, и для подавляющего большинства бельгийцев, а скорее всего, и для подавляющего большинства жителей стран Евросоюза. За исключением, может быть, восточных европейцев, продолжающих по старой памяти коситься на простирающийся совсем рядом недавний оплот всего миролюбивого человечества.
В принципе равнодушие к России, наблюдающееся сегодня в Европе, должно бы свидетельствовать о том, что в глазах европейцев мы стали европейской страной. В пользу такого вывода говорит, казалось бы, многое. Действительно, трудно представить себе француза, пытливо выведывающего у заезжего грека, как идут дела в Элладе и как решается конфликт Греции с Македонией, или римлянина, интересующегося у туриста из Лондона, не опасно ли стало пользоваться лондонским метро после известных терактов.
Квадратура круга
Наведывающиеся в Европу по делам или в гости россияне давно уже перестали шокировать местную публику спортивными костюмами, настороженными взглядами и бесцеремонной крикливостью, да и мне самому в последние годы неоднократно приходилось приятно удивляться, обнаруживая соотечественников откуда-нибудь из Самары или Новосибирска в чинных бельгийцах, вполголоса беседующих за пивной кружкой в брюссельском ресторанчике. Русский хирург, успешно практикующий в одной из брюссельских клиник и живущий по соседству с моими брюссельскими друзьями в трехэтажном особнячке, давно перестал быть для них экзотическим персонажем. "Жаль только, - вздыхают мои франкоязычные друзья, - угораздило же его жениться на фламандке. По- фламандски он говорит в совершенстве, а вот французский знает плохо. А нам так хотелось бы с ним познакомиться поближе".
В то же время благожелательный интерес европейцев к русским и, рискну утверждать, столь же благожелательное их равнодушие к России еще ни о чем не говорят. Их мировосприятие по-прежнему не включает Россию в пространство европейской цивилизации. Иногда из-за элементарного нелюбопытства, если не невежества. (Большинство моих бельгийских знакомых, люди интеллигентные, образованные, до сих пор постоянно изумляются: "Господи, это, оказывается, так близко!", узнавая в который уже раз, что полет от Москвы до Брюсселя занимает всего три с хвостиком часа.)
Настораживает, однако, другое. Мои многочисленные собеседники давно утратили интерес к тому, что происходит в России. Еще два-три года назад они активно интересовались намерениями Владимира Путина, умонастроениями россиян, возможным исходом чеченской войны, динамикой российской экономики, становлением гражданского общества в России, межэтническими и межконфессиональными отношениями в нашей стране. Сегодня их представления о России сведены к набору понятий, столь же скудному, что и в советские времена. Раньше было - Хрущев (Брежнев, Андропов, Горбачев), КГБ, диссиденты. Сегодня - Путин, ЮКОС, коррупция. Ну, может быть, еще Абрамович и "Челси".
Но природа этой скудости не одна и та же. Советский Союз был герметически закрытым обществом, и его воспринимали за рубежом лишь через стигмы тоталитаризма. Сегодняшняя Россия открыта внешнему миру, и тоталитарным государством она уже больше никогда не станет. Но европейцы на подсознательном уровне угадывают в сегодняшней России главное, что ее характеризует, - отсутствие эволюции, инертность ее общества и неискренность ее руководителей, повторяющих заученные фразы о приверженности демократии, рыночной экономике и универсальным ценностям.
Я никогда не забуду изумленное, а точнее говоря ошарашенное, выражение лиц моих бельгийских собеседников, которым я пытался в точном соответствии с аргументацией нашего президента объяснить прямую взаимосвязь между терактом в Беслане и необходимостью укрепления федерализма путем назначения губернаторов. Некоторые из них, рискуя быть обвиненными в политической некорректности, мне попросту не поверили, посчитав, что я утрирую ситуацию. Другие, пытаясь из самых лучших побуждений найти хоть какое-то рациональное зерно в логике российской власти, не оспаривали право Путина укреплять федерализм путем назначения губернаторов. Они даже упоминали те самые европейские прецеденты, на которые любят ссылаться кремлевские пропагандисты ("А во Франции префектов тоже назначают!"), но неизменно впадали в невменяемое состояние, когда дело доходило до объяснения того, как связать решение российского президента с бесланской трагедией.
Своя рубашка ближе к телу
Европейцы больше не боятся России. Точнее, они не боятся какой-либо агрессии с ее
стороны, и это убеждение достаточно прочно засело в их головах. Они опасаются другого - нового катаклизма на пространстве, именуемом Российской Федерацией. Но до тех пор, пока путинская Россия - пусть ценой полной стерилизации политических процессов, торможения демократических реформ и возвращения к патерналистским методам управления обществом - будет являть Европе фасад "стабильности", европейское общественное мнение будет без особых переживаний мириться с теми потерями, которые российское общество само охотно несет ради того, чтобы президент Путин и его окружение не расставались с властью.
Говоря другими словами, на Россию в Европе махнули рукой. Причем с присущим европейцам здоровым прагматизмом. Там по- прежнему будут наслаждаться российским искусством - открывшийся в Брюсселе фестиваль "Европалиа", посвященный России, стал событием в культурной жизни Бельгии. Там будут всячески поощрять импорт российских нефти и газа, зная, что Кремль ни при каких обстоятельствах не может позволить себе "энергетический шантаж" Европы. Там не станут отказываться от временных и корыстных альянсов с польщенной своей значимостью Москвой, чтобы использовать Россию в качестве вспомогательного фактора в подковерном соперничестве европейцев с Вашингтоном. Но заниматься перевоспитанием российской власти и российского общества Европа больше не будет.
Нет, разумеется, время от времени, в зависимости от конъюнктуры, Кремлю будут напоминать и о "басманном правосудии", и о коррумпированности российской власти, и о ее презрении к правам человека, и о Чечне. Но эти темы все больше отходят на второй и третий план в наших отношениях с политической Европой, становясь достоянием более или менее маргинальных общественных организаций. И в самом деле: если верно, что политика, в том числе и международная, правительства любой демократической страны опирается на общественное мнение, на настроения и требования общества, то обитателям Кремля беспокоиться не о чем, поскольку рядовые европейцы все больше заняты собственными проблемами и вовсе не собираются заниматься правами россиян больше, чем своими. Что касается деловых людей, то на собственном опыте знаю: все, что их действительно интересует в России - это куда, кому и сколько нужно "занести", чтобы можно было вести бизнес без особых осложнений.
Такая ситуация устраивает обе стороны. Мы больше не стыдимся собственных язв и охотно миримся с той ролью и местом, которые нам отводят в Европе. Во всяком случае, мы уже вновь вернулись к старому и надежному способу отстаивать свою репутацию по принципу: "А у вас негров линчуют!"
Мой бельгийский коллега, блестящий знаток России, русской истории и культуры, опубликовал в начале октября статью под заголовком "Искусства и демократия в России". Он напомнил, что терпимость путинской администрации в области культуры и искусства вовсе не свидетельствует о прогрессе демократических преобразований в России. Он проиллюстрировал это утверждение примерами телевидения, контролируемого Кремлем, "немыслимого правосудия" в случае с Михаилом Ходорковским и столь же немыслимой историей обогащения Романа Абрамовича, благополучно продавшего "Сибнефть" нужным людям. Впрочем, заключил он, российский президент всего лишь использует в грандиозных масштабах доктрину "капиталистической демократии", которую уже поближе к нам усердно применяют в Шарлеруа (речь идет о недавнем скандале, связанном с казнокрадством администрации этого бельгийского города) и по ту сторону Атлантики.
В редакцию газеты, опубликовавшей эту статью, позвонили из российского посольства и благодарили автора за объективность. Не оспаривая при этом ни одной из оценок, которые он высказывал по поводу плачевного состояния демократии в России.
Похоже, мы нашли наконец наш модус вивенди с Европой в частности и с Западом в целом. У нас воруют? У нас берут взятки? Ну а как же, все как у людей. Не будем спорить, где воруют больше, а где меньше - человек несовершенен всюду. А уж кто как со своими ворами и взяточниками поступает - так то, извините, национальные особенности каждой демократии.
К этой аргументации в Европе, пожалуй, уже привыкли. Причем настолько, что считают бесполезным ввязываться, как прежде, в бессмысленную дискуссию с Кремлем. Во всяком случае, европейцы, намеревающиеся рано или поздно принять Турцию в лоно Евросоюза, понимают, что им легче заставить Анкару признать геноцид армян и Республику Кипр, чем побудить Россию к демократическим реформам.
Впрочем, географически мы и так никуда и никогда из Европы не уйдем.
